Таинственный остров - Страница 117


К оглавлению

117

— Нет, мы — американцы, — ответил инженер.

— Ах, вот что, — воскликнул неизвестный и негромко добавил: — Тем лучше.

— А вы, мой друг? — спросил инженер.

— Англичанин, — быстро ответил он.

Ему, очевидно, нелегко было произнести эти несколько слов, потому что он тотчас же ушёл с берега; он бежал от водопада к устью реки и, казалось, был вне себя от волнения.

Как-то раз, проходя мимо Герберта, он остановился и спросил сдавленным голосом:

— Какой теперь месяц?

— Ноябрь, — ответил Герберт.

— А год?

— Тысяча восемьсот шестьдесят шестой.

— Двенадцать лет! Двенадцать лет! — повторил неизвестный. И внезапно убежал.

Герберт рассказал колонистам об этом разговоре.

— Наш несчастный пленник, — заметил Гедеон Спилет, — потерял счёт месяцам и годам.

— Да, — прибавил Герберт, — значит, он прожил двенадцать лет на острове Табор!

— Двенадцать лет! — повторил Сайрес Смит. — Да, если двенадцать лет прожить в одиночестве да ещё с пятном на совести, рассудок потерять нетрудно.

— По-моему, — сказал тут Пенкроф, — этот человек вовсе и не терпел кораблекрушения, а просто его отвезли на остров Табор в наказание за какое-то преступление.

— Пожалуй, вы правы, Пенкроф, — поддержал его журналист, — а если это так, то люди, высадившие его на острове, непременно вернутся за ним!

— И не найдут его, — заметил Герберт.

— Значит, надо отправиться на остров… — заметил Пенкроф.

— Друзья мои, — сказал Сайрес Смит, — не будем обсуждать этот вопрос, пока не узнаем, в чём тут дело. Я уверен, что несчастный исстрадался, что он жестоко поплатился за свои проступки, как бы велики они ни были, что он томится желанием открыть нам свою душу. Не будем пока принуждать его к этому. Он, конечно, всё сам расскажет, и тогда мы увидим, как поступить. К тому же только неизвестный может сказать нам, надеется ли он, верит ли он, что когда-нибудь вернётся на родину. Я лично сомневаюсь, что это будет ему дозволено.

— Почему же? — спросил журналист.

— Потому что, если его осудили на определённый срок, он ждал бы освобождения и не бросил бы записки в море. Нет, скорее всего, ему был вынесен приговор, обрекавший его на пожизненное заключение, на вечное одиночество.

— Никак я не пойму одного, — заметил моряк.

— Чего же именно?

— Если двенадцать лет назад человека высадили на острове Табор, стало быть, он уже много лет пребывает в том одичалом состоянии, в каком мы его и нашли!

— Вполне вероятно, — сказал Сайрес Смит.

— Выходит, он написал записку несколько лет назад!

— Без сомнения… Однако по всему видно, что записка написана недавно…

— Да и не может быть, чтобы бутылка с запиской несколько лет плыла от острова Табор до острова Линкольна.

— В этом как раз нет ничего невероятного, — возразил журналист. — А может быть, её уже давным-давно прибило к нашему острову.

— Ну, нет! — отвечал Пенкроф. — Не могло её волной смыть с берега, и думать нечего — ведь на южной стороне полно скал, и она сразу же разбилась бы.

— Вы правы, — произнёс Сайрес Смит, о чём-то размышляя.

— Да кроме того, — прибавил моряк, — пролежи записка несколько лет в бутылке, она наверняка попортилась бы от сырости. А ведь она была в целости и сохранности.

Замечание моряка было вполне правильным: в этом-то и заключалось самое непонятное, ибо записка, найденная колонистами, казалось, была написана недавно. Больше того, в ней точно указывались широта и долгота острова Табор, а это говорило о больших познаниях её автора в гидрографии, которых не могло быть у простого матроса.

— Опять мы встречаемся с чем-то необъяснимым, — сказал, наконец, инженер, — но всё же не следует вызывать на откровенность нашего нового товарища. Он сам расскажет нам всё, друзья мои, когда захочет.

Прошло ещё несколько дней; неизвестный не произнёс ни слова и ни разу не вышел за частокол, окружавший плато. Не покладая рук, не теряя ни минуты, он работал на огороде, но поодаль от остальных. В часы отдыха он не поднимался в Гранитный дворец и довольствовался сырыми овощами, хотя все звали его к столу. Он не приходил ночевать в отведённую ему комнату и спал на плато под деревьями, а в ненастную пору прятался среди скал, — словом, он жил так же, как на острове Табор, когда его единственным пристанищем был лес; все попытки колонистов изменить привычки неизвестного были тщетны — им пришлось запастись терпением. И вот, наконец, в нём заговорил голос совести, и ужасные признания невольно сорвались с его губ, словно под воздействием непреодолимой силы.

Десятого ноября, около восьми часов вечера, когда колонисты сидели в сумерках под навесом, увитым зеленью, перед ними неожиданно предстал неизвестный. Его глаза как-то странно блестели, а на лице вновь появилось свирепое выражение.

Сайрес Смит и его товарищи были поражены, увидев, что неизвестный так взволнован: его зубы стучали, будто от озноба. Что с ним? Быть может, он ненавидит людей? Или ему надоело жить в семье честных тружеников? Или в нём снова заговорили кровожадные инстинкты? Колонисты так и подумали, услышав его бессвязную речь.

— Зачем вы меня привезли сюда? По какому праву разлучили с моим островком?.. Что между нами общего? Да известно ли вам, кто я?.. Что я совершил?.. Почему влачил свои дни там… в одиночестве? А что, если я изгнанник?.. Если осуждён умереть там, на острове? Известно ли вам моё прошлое?.. Быть может, я украл, убил… быть может, я отверженный и несу клеймо проклятия… Что, если мне место только среди хищных зверей… Вдали от людей?.. Отвечайте же… известно ли вам всё это?

117